Тезисы об интонации
Толстокулаков С. Б., преподаватель Новокузнецкого Православного Духовного училища
1. О критериях научности и ненаучности в церковно-певческом искусстве.
Поводом для написания данной статьи послужило крайне резко-отрицательное отношение большинства светских музыкантов (например, профессор В. В. Петрова, декан дирижерско-хорового факультета института искусств г. Тюмени) к позиции, которой придерживается подавляющее большинство, как и священников, так и православных (верующих причем) регентов. Суть ее, сводится к тому, чтобы музыка с каноническими православными текстами, звучащая в храме, во-первых, соответствовала определенным жестким канонам, определяемыми контекстом православной службы со всеми вытекающими из этого условия критериями, т.е. максимально соответствовала на интонационно-эмоциональном уровне содержанию самого текста, во-вторых, исполнялась именно верующими дирижерами, знающими, как и формально устав, катехизис, библейскую историю и пр., так и искренне всю эту вышеупомянутую информацию переживающие и понимающие в своей душе. Преподаватель Кемеровского института культуры И. Г. Умнова, прочитав статью С. Толстокулакова “Православная музыка сегодня”, дав адрес, посоветовала взять рецензию у знающих, компетентных людей, занимающихся проблемами русской духовной музыки. Москва у творческой интеллигенции всей страны всегда ассоциировалась с некой интеллектуальной и духовной “Меккой”. Узнав, что в духовно-музыкальной столице, в ее знаменитой консерватории, есть некая экспериментальная лаборатория, в которой могут и подучить, и направить на путь истинный жаждущих, автор данной статьи направил несколько своих работ, посвященных различным вопросам русской православной музыки. Заведующая “Экспериментальной лабораторией русской духовной музыки” (как актуально звучит, не правда ли?!!) при Московской консерватории И. Е. Лазовая сами понятия “церковность”, “молитвенность” в разговоре с А. А. Толстокулаковой по телефону в мае прошлого года определила как “ненаучные” и посоветовала сменить тему данных статей, “...заняться историей...”. “..Прослеживается стремление автора статей исторически проследить развитие русской православной музыки с позиции церковности, молитвенности, но эти понятия совершенно ненаучные...” (лучшего себе комплимента автор данной статьи и не слыхивал...). Досталось в том разговоре и Кутузову, когда-то сказавшему на какой-то одной из многочисленных московских конференциях фразу - “...партес ведет к прелести...” (что слепому рассказывать о живописи?..).
Хочется сразу узнать у Лазовой и ей подобных, а что вообще в нашем мире является наукой, научными понятиями, а что не является наукой, как отличать научные понятия от ненаучных? Что можно руками пощупать, ушами услышать и пр., то и является предметом внимания для той, или иной науки? Или что вписывается в систему представлений о мире того, или иного ученого, или общества? Иное объявляется или аномально-случайными, или вредными отклонениями от общих правил и, естественно, недостойно для внимания “настоящей” науки. Верующего человека можно объявить психически неполноценным, шизофреником, в церковном искусстве, полностью игнорируя его само содержание, искать какие-то, выражаясь словами профессора Петровой из г. Тюмени, “общефилософские, общечеловеческие, гуманистические” концепции (как будто концепция христианства и не гуманна совсем и лишена философии). В “Троице” Андрея Рублева с серьезным видом заниматься цветом, композицией, даже вскользь заметив то, что на иконе изображено трое “прекрасных юношей”, совершенно обойдя вопрос, а что это такое, или кто это такая сама “Троица”?..
В качестве небольшого вступления к основному разделу статьи, хочется провести четкий водораздел между мироощущением человека верующего и человека неверующего. Без этого жесткого разграничения первого и второго, все последующее содержание данной статьи превращается в софистику и в элементарное словоблудие.
2. Когда бытие определяет сознание, и когда наоборот... О психологии верующего и атеиста.
Для человека неверующего бытие определяет сознание (т.е. - дух). Другими словами - “В здоровом теле - здоровый дух”. Для человека верующего, напротив, состояние его психики, души, его дух определяет физическое состояние его тела. Само протекание земной жизни и того и другого внешне можно представить как непрерывную цепь различных поступков. Но вот мотивация их (“что нужно мне сделать для того, чтобы получилось так, как я этого хочу”) будет в корне различной. Для человека верующего весь смысл земной жизни сводится либо к спасению (для человека верующего, надеемся, не нужно особо расшифровывать семантику данного понятия), либо наоборот. Третьего просто не дано. Естественно, что в данном случае, в кругу верующих людей, по праздникам, в день ангела, в день рождения, венчания и пр. даже желается своим близким, родным, друзьям, в первую очередь не крепкое здоровье, не счастье, не успехов в работе и пр., а именно спасение. Для человека, напротив неверующего, атеиста, материалиста, вся жизнь, в нелицемерном своем большинстве сводится, если уж не к доминирующему в настоящий день принципу - “жить в удовольствие” (возможны самые, что ни на есть, вариации, не меняющие самой сути), выражаясь языком явного материалистического большинства, то к вполне осязаемым, очень часто вполне достойным, благородным и значимым по существующим общественным канонам зачастую реально достигаемым целям. Например, накопить денег за всю жизнь на машину, дачу, сделать себе карьеру, прославиться на всю страну своим открытием, книгой, творческим коллективом. Даже идеальные коммунисты, типа Павла Корчагина из романа Н. Островского (вызывающие глубокое сомнение в том, что их было в реальной жизни гораздо больше того количества, которое описывалось в подобных романах, вы уж извините нас за наше искреннее недоверие), после своих знаменитых принципов (“...жизнь нужно прожить так...”) рано, или поздно приходили к тому самому главному вопросу, если они, конечно, не страдали недугами типа идиотизма, шизофрении и пр., а именно - “А что дальше?”, “Какой смысл его жизни?”. В том, чтобы все последующие поколения рождались, жили, счастливо наслаждались всеми земными благами (самоотверженный труд во имя счастья будущих поколений также многих людей делает и счастливыми, и уверенными в том, что они не понапрасну родились и топчут, как говорится, землю) и навеки исчезали в небытие, в лучшем случае проявляясь по принципу фотографии в равнодушных сердцах последующих поколений в результате своего творчества, государственной и общественной деятельности и пр.? Но от этого уже усопшему, как говорится в атеистических кругах, - “...и не холодно, и не жарко...”. Но, во всяком случае, Петров Первых, Вашингтонов, Наполеонов, Гете, Толстых, Достоевских, Ромен Ролланов, Бетховенов с Моцартами всегда было и будет считанные единицы. Но что же делать и на что надеяться, как говорится, простому люду? Вот в чем вопрос вопросов... Кто имеет право на само рождение, на достойную жизнь, а кто и вообще такого права лишен, быть может? (При желании можно эту логическую цепочку привести и к Гитлеру, в конечном звене...) Мы намеренно вспомнили имя Гитлера, потому, что все атеисты (и эстеты, и неэстеты постоянно говорят о гуманизме и подобных вещах). Имя того же Гитлера уместно вспомнить и в контексте его просто талантливой и гениальной, предельно гуманной для своей нации деятельности, благодаря которой его имя, возможно, останется в веках. Но с каким знаком? То-то и оно... Другой выдающийся деятель, теперь уж наш соотечественник - “великий Ленин”, также останется в веках, также своей очень талантливой даже и гуманной для определенного класса, государственной деятельности... Итак, мы заострили, в силу своих возможностей, внимание читателя на следующем, а именно: во-первых - “Зачем нам дана и как ее растрачивать, земная жизнь. В чем ее смысл?”, во-вторых - “Всякая ли человеческая деятельность, пусть и выдающихся, великих людей гуманна, и кто в мире проведет границу между добром и злом, в конечном итоге?” Далее. Если материалист не удовлетворен условиями своей жизни, общественного строя, здоровьем своего тела и пр., он их пытается изменить, надеясь лишь на свои руки, знания, пилюли и микстуры, которые ему пропишет врач и пр. Если в его стране царят безнравственность, преступность и пр., а его самого терзают душевные муки и страдания, то также будет искать решение данных проблем во внешнем переустройстве жизненных материальных условий и обстоятельств. “Бытие определяет сознание”. Не так ли?
Далее. Для человека верующего совершенно четко само понятие “греха”. У материалистов это адекватно, быть может, понятию - “преступление”. Если для человека верующего “грех” - это, несоответствие его поступков и мыслей тем заповедям, которые ему были даны свыше самим Богом, и при несоблюдении которых он непременно, абсолютно без исключения, понесет наказание со стороны самого Бога, то для человека неверующего понятие “преступление”, “нарушение” весьма расплывчаты и двусмысленны, если только не быть лицемерами, естественно. “Закон что дышло...” да и, если не пойман, то и не вор. И вообще, после меня “хоть потоп”. Конечно, хочется, чтобы и дети жили долго и счастливо, и дело, начатое мною, не умерло и перешло в надежные руки, но все же мне уже будет и не жарко, и не холодно от этого, а ужас приближающейся смерти даже эти все надежды сводит практически к нулю... А раз так, во-первых, все средства хороши для достижения благородной и гуманной цели, а во-вторых, раз жизнь - одна, то ее нужно счастливо прожить, ею, наслаждаясь, в меру, естественно, своих возможностей... Абсолютно все люди нецерковные, очень даже добрые, честные, благородные и пр. видят смысл своей земной жизни в счастье, и пожелание его в день свадьбы, дня рождения, юбилея и пр. является проявлением максимальной их доброты и хорошего расположения к тем, кому это пожелание адресовано. Если спросить людей - “А как Вы понимаете, что такое счастье?”, то большинство ответов в самых различных их материалистических вариациях, будет, все же, содержать самый главный стержень - а именно - “Счастье - это душевный покой, уверенность в завтрашнем дне, в постоянстве любви родных, близких, это психическое равновесие”. (Для наших оппонентов мы заостряем их внимание на том, что безделье, лень и пр. в данном случае ни причем).
3. О коммуникатативной функции музыки.
Все великие музыканты, всех времен, например, оперные певцы уровня Э. Карузо, Л. Паваротти, пианисты уровня В. Горовица, С. Рахманинова, Я. Флиера, Г. Гинзбурга, С. Рихтера, А. Слободяника, Д. Иоффе и пр. неоднократно говорили и говорят о том, что петь, играть и пр. в пустом зале, без публики для большого музыканта сопряжено с большими потерями в плане, выражаясь асафьевским языком, создания определенной “эмоциональной температуры”. Э. Карузо любил повторять, что настоящего певца делает, создает именно сама сцена, т.е. самые важные моменты для его творческого роста, это те, когда он поет для кого-то, т.е. для слушателей, для публики. Именно на сцене появляются неожиданные, талантливые находки в плане трактовки, интерпретации произведений и р.
Теперь поговорим о том, кому, в каком виде и зачем адресуются вышеупомянутые находки в плане трактовки произведения.
Я понимаю, большинство музыкантов, читающих данные строки, станут в красивую позу и заявят о том, что настоящий музыкант должен талантливо, в полную эмоциональную силу петь, играть и при полупустом, и вообще пустом зале. Но на практике любой творческий коллектив, любой музыкант будет черпать (или наоборот) свое вдохновение в прямой зависимости от того, установился (и в какой степени) эмоциональный контакт между ним и слушателями, или нет. Возьмем теоретически, для сравнения несколько возможных вариантов слушателей.
Любой из крупных мастеров, если будет выбор, без лишнего лицемерия, выберет, естественно третий вариант. Никакой творческий человек не будет создавать произведения, лишь зная то, что кроме него самого их никто не увидит и не услышит. Рано, или поздно, он их покажет либо своим родным, на худой конец, либо близким друзьям. Писатели пишущие “в стол”, все же мечтают о том, чтобы рано, или поздно, люди их прочитали, так как они вкладывают в них все свои помыслы, все эмоции, всю свою душу. Они хотят поделиться этими своими помыслами, переживаниями с другими людьми. Это же относится и к исполнителям-певцам, дирижерам, пианистам и пр. Не так ли?
Другими словами, вышеупомянутый эмоциональный “контакт” исполнителя со слушателем необходим в первую очередь самому исполнителю. Данный “контакт” зависит как от ряда объективных причин (художественная ценность самого произведения, степень его демократичности, или наоборот, и пр.), так и субъективных (степень подготовленности слушателя, самого исполнителя, его настроения и пр.).
Для тех, кого данные доводы показались все же неубедительными, приведем еще несколько примеров.
Долго, надеемся, не нужно будет убеждать нашего читателя в том, что мы с разной эмоциональной окраской будем делать свои доклады-сообщения в вышеупомянутых разных трех аудиториях.
4. О человеческом общении как потребности и об интонации.
Любой психически нормальный человек нуждается в человеческом общении, ему совершенно необходимо, чтобы его слушали, слышали и понимали до конца, в идеале воспринимая его таким, какой он есть со всеми его достоинствами и недостатками, искренне прощая ему последнее. Для человека верующего мало, чтобы его слышали, понимали люди, прощая ему те же проступки и недостатки, ему гораздо важнее, чтобы его слышал Бог, прощая ему эти недостатки. Для человека неверующего совершенно бессмысленная трата времени объяснять понятие молитвы. Для него это слово вызывает, скорее всего, ассоциации с неким психическим расстройством, с вяло текущей шизофренией и попросту мазохизмом. Для человека, же, верующего, молитва-это один из способов общения с Богом. В земной жизни человек, и верующий, и неверующий может солгать, в силу определенных обстоятельств и слабости своего духа, но вот, обращаясь, к Творцу, человек верующий солгать просто не в силах. Это просто для него невозможно. В чем невозможно солгать? Да в том, о чем он кается и просит за что прощения перед Богом в своей молитве. Можно солгать информативно, а можно слукавить и эмоционально-интонационно. Можно привести простейшие примеры для наших возможных оппонентов.
Когда на бытовом уровне нас просят об одном, например, очень подлом, или очень глупом, но, говоря благородно-возвышенным штилем, или наоборот, любой человек сразу почувствует несоответствие первого и второго (примеры можно варьировать очень долго). Тут для нас критерием лицемерия (или, возможно, цинизма, глупости, психического расстройства) и будет служить интонация человеческой речи, ее соответствие самой информации, заключенной в тексте, или нет. Есть совершенно недвусмысленно ограниченные рамки интонационных сфер человеческой речи, из которых мы и черпаем те, или иные интонации. Например, общение с матерью, со строгим учителем, перед которым мы испытываем благоговейный страх, с человеком, который нам предельно неприятен, с тяжело больным, быть может, любимым родственником, с любимой девушкой, с маленьким ребенком и пр. Но музыкальное искусство имеет прототипом в нашей жизни именно вышеупомянутые интонации человеческой речи. Недаром высшая похвала среди музыкантов принадлежит скрипке, как инструменту, ближе всех приближающейся к звучанию человеческого голоса. В области музыки, которая связана напрямую со словом, с определенным текстом, критерием талантливости ее будет то самое вышеупомянутое соответствие самой интонации, связанной со словом.
5. Первые некоторые выводы, довольно мягкие.
Теперь, после столь долгого, но на наш взгляд, совершенно необходимого раздела, самый раз нам следует вернуться к мироощущению верующего человека и поговорить о том, что есть молитва для верующего, что есть молитва на музыкально-интонационном уровне и чем же, все же, будет отличаться исполнение духовного произведения хором, состоящих из неверующих и наоборот.
Задачей данной статьи будет попытка выявить критерии соответствия музыки (в основном - мелодии) в православном певческом искусстве каноническому тексту. В связи с неизбежным относительным консерватизмом нашей отечественной православной музыки в плане образной сферы, идущей от нравственно-духовных канонов Православия, автор данной статьи будет рассматривать некоторые стилевые течения с православных позиций, как совершенно неприемлемые для музыкального искусства, в плане создания эмоциональных специфических состояний, как музыки и чисто инструментальной, так музыки, связанной со словесным текстом. Если музыка является “пищей” для души, то надо еще разобраться, какая “пища” необходимая и полезная, а какая для души просто смертельная... Очень простой пример: никому в голову не придет, даже на чисто житейском, бытовом уровне, умиляться и восторгаться “оригинальностью” состояний, в которые человек может впасть в результате пьянства, наркомании и пр. Всему подобному еще две тысячи лет назад на Руси было дано название - “бесовщина”. (Пишем, повторяем, статью для людей православных). Определенная музыка в определенных условиях может стать тем самым наркотиком, который и будет смертельным ядом для души. Наших возможных сомневающихся оппонентов отсылаем к множеству примеров хулиганского антисоциального поведения подростков именно после концертов рок-групп, когда подростки или ломают все внутри вагона электрички, или зверски кого-то избивают, или убивают... Об этом за последние лет семь-восемь написано достаточно много статей, как в местных газетах, так и в столичных.
Нет особой нужды на то, чтобы долго доказывать кому-то особую значимость интонации как таковой в нашей человеческой речи. Каждой группе интонаций характерен круг их использования в нашей обыденной жизни. Так, одни интонации будут уместны, например, просительные, умоляющие, в том случае, когда мы что-либо с мольбой просим у кого-нибудь. Утверждающие же, ликующие, угрожающие, вопросительные будут в данном случае просто восприниматься если не как издевательство и насмешка, то уж, на худой конец просто как курьез или недоразумение (в худшем случае человека можно заподозрить в шизофрении, или идиотизме).
Мало того, даже совершенно без слов, порою лишь одна интонация, например человеческого вздоха, вскрика, стона и пр. может нести гораздо больше эмоциональной информации для окружающих, чем простые слова, но сказанные, так скажем, нейтрально, без особого интонирования. Все те, кто когда-нибудь держал каких-либо животных, типа кошек, тем более собак, прекрасно знают о том, что животные реагируют, прежде всего, на интонацию человеческого голоса, а только потом на определенные звуковые сочетания, т.е. - слова.
Если информация, содержащаяся в словах человеческой речи, действует большей частью на разум, на сознание, то интонация, напротив, апеллирует к человеческим эмоциям, к подсознанию. На этой закономерности построены многие элементы (и определены в них критерии талантливости) и искусства дипломатии, и искусства юриспруденции, и искусства сценической игры - театра, кино и пр. Человеку, не склонному к театральной области, очень сложно бывает, порой, скрыть, например, неприязненное отношение к кому-либо, даже длительно замаскировывая свое истинное отношение. Все равно, рано, или поздно, тот человек на уровне подсознания (если он достаточно не “толстокожий” и глупый) будет постоянно чувствовать некоторый эмоциональный дискомфорт (исключая, естественно, случаи с психическими расстройствами, типа манией преследования и пр.).
Для всей обширной области музыкального искусства человеческая речь с ее всевозможными интонациями и является прототипом. Другими словами, вся музыка есть слепок, искусственное копирование, моделирование средствами музыкальной выразительности (для каждой исторической эпохи - свой специфический “арсенал”) именно интонаций человеческой речи, на чем мы и пытаемся заострить внимание у нашего читателя.
По-особому дело обстоит с музыкой вокальной, т.е. связанной с неким поэтическим текстом, со стихами или прозой, т.е. - с человеческим словом. Даже музыка чисто инструментальная не может и не должна заниматься лишь повторением и моделированием средствами оркестра, фортепиано и др. инструментов, природных звуков, это было бы слишком обидно для всего музыкального искусства. Музыка при помощи совокупности звуков различной высоты и их комбинировании по высоте, метро-ритму, а это и есть ведь “слепок” с интонаций человеческой речи, выражает, прежде всего, эмоциональное отношение автора к тому, или иному предмету своего воображения. (Даже музыка специфически самая, что ни на есть, программная, типа - “Море”, “Девушка с волосами цвета льна” К. Дебюсси, Этюд фа минор (“портрет” Марии Водзиньской) Ф. Шопена, “Шахерезада” А. Римского-Корсакова, “Картинки с выставки” М. Мусоргского, “Полишинель”, “Колокола” С. Рахманинова, “Завод” Мосолова и пр.). Как искусство временное и использующее различные тембры, музыка, конечно, может в опосредованной форме изобразить гудки, лязг станков (“Завод” Мосолова) и качание корабля на волнах “Шахерезада” Римского-Корсакова) но именно в достаточно беспредметно-опосредованном виде, все же (кому что там слышится и кажется, другими словами, каждому - свое, согласно степени силы своего воображения). Главная функция музыки, хочется еще раз повторить, даже в данном варианте все же - это выражение эмоций, чувств, эмоционального отношения автора (которое неизбежно “заражает” и слушателя в дальнейшем, несомненно) к данному предмету, процессу, ситуации и пр.
В музыке вокальной же, происходит своеобразное постоянное координирование информации словесного текста и сопутствующей ему музыки, т.е. интонирования данного текста средствами музыкальной выразительности. Если интонации, как и в варианте бытовой ли, сценической ли речи, или в варианте интонирования средствами музыкальной выразительности (т.е. - мелодии, гармонии, ритма и пр.) соответствуют (по канонам нормального психического здоровья, естественно; экспрессионистские исключения типа “Ожидания” А. Шенберга и “Воццека” А. Берга и им подобным лишь будут подтверждать наши доводы) сопутствующему словесному тексту, то они будут усиливать информационное воздействие на слушателя. Если данные интонации не соответствуют при всей степени их полисемантичности словесному тексту, то они идут вразрез с вышеуказанным воздействием на слушателя. Опережая своих возможных оппонентов в обвинении автора статьи в консерватизме и примитивизме мышления, хочется привести очень простые доводы: “Падаль” Ш. Бодлера отличное по технике написания и яркости образов стихотворение о любви, но все же, наверняка многие влюбленные для чтения своим возлюбленным возьмут стихи несколько другой образности, не так ли? Это касается самого содержания. Что касается манеры чтения, самого разговора, пения и пр. нормальный человек в них все же будет придерживаться неких рамок, гласно или негласно установленных самим обществом, выход за которые будет считаться порою и неприличным, и некорректным, а быть может, и бездарным.
Бывает так, что для композитора для достижения особого драматургического эффекта является способом для его создания, как раз такое вышеупомянутое несоответствие, достаточно привести в качестве яркого примера реплики “из народа” в Прологе из “Бориса Годунова” М. Мусоргского (приставы в данный момент оперы заставляют палками народ “просить” взойти Бориса на царский престол). Подобные композиторские приемы, все же и, скорее всего, становятся некими исключениями, чем становятся в музыкальной драматургии закономерностью (от вердиевского “Риголетто” до эстрадной песни “Арлекино” наших дней).
Теперь представим, что ваши слова и заключенная в них мольба обращены к вполне конкретному лицу, от которого зависит все ваше дальнейшее бытие, которое установило для вас, раз и навсегда, вполне конкретные нормы вашего поведения, общения и ту меру ответственности и наказания за их нарушение, но не исключая варианта им вашего прощения, в случае вашего искреннего раскаяния, покаяния... С каким эмоциональным оттенком вы будете произносить, интонировать (а композитор писать) слова вышеупомянутого раскаяния, покаяния и пр.? Неужели с торжеством, или с радостью? А в рамках какого темпа? Если же, напротив, нам нужно этому лицу принести слова искренней благодарности, восхвалить и возвеличить его, то, неужели будет считаться уместными (как и для композиторов, так и для исполнителей) минорный лад, вздыхающие ламентозные интонации и пр.?
Если же этого лица нет (т.е. нет Бога для атеистов), то можно вместо передачи смысла церковного текста, (который просто обращается для неверующих исполнителей в набор банальных фонем) изображать абстрактную радость, абстрактную печаль, или, по терминологии профессора Петровой “обобщенный философский смысл”, попутно, все же, немного любуясь и восторгаясь красотами ритма, гармонии и пр.
6. Окончательные, жесткие и не очень приятные, для кого-то, выводы.
Другими словами, если человек неверующий берется за исполнение духовного произведения, то он попросту, для его коллег-атеистов, не раскрывает всю глубины концепции, что смертельно для любого вида искусства, или извращает и опошляет вышеупомянутую концепцию на музыкально-интонационном уровне, если смотреть на него глазами (и слушать ушами) верующих людей, сам, до конца не понимая степени своей лжи.